Духовная культура средневековой Руси - А. И. Клибанов

В сочинении «Завещание отеческое…», написанном более десяти лет после «Зерцала очевидного», Посошков раскрыл и научную аргументацию тех «нециих», что «стояли» на убеждении в самобытии мира и самовластии человека: «проклятый Каперник, Богу суперник, тот творительный глагол Божий спорит… И тыи же люторане в такое уже безумие от высокоумия своего внидоша, еже и самого Бога ничтожити начинают, и глаголют: «несть Бога»[490]. Из всех сочинений Посошкова явствует, что «лютеранами» (не подкупала ли Посошкова игра слов — «люте–ране»?) он называл русских духовных христиан, никакого отношения к зарубежному протестантизму не имевших (у Тверитинова были связи с немецкой слободой, но и его взгляды ни лютеранскими, ни кальвинистскими не являлись). Лютер, как известно, враждебно относился к учению Коперника. Посошков обличал русских коперникианцев. У них имелись источники, из которых они черпали свои идеи. Изложения копернианских идей появились в русском государстве еще до 80–х гг. XVII в.[491] За год до написания «Зерцала очевидного» с его обличением идей о самобытии мира и самовластии человека, в Москве и притом для широкого распространения была издана большая настенная картина, дававшая наглядное представление об учении Коперника[492].

И на этом мы завершим наш экскурс в историю идеи самоценности человека в феодальной России. Потребовалось два века, два века идеологической борьбы (с рубежа XV‑XVI вв. по рубеж XVII‑XVIII вв.), чтобы эта идея утвердилась в полноте философского обоснования. Это была изначально гуманистическая идея, движущая идейная сила всего поступательного развития русской культуры.

Очерк четвертый В ПОИСКАХ МИРСКОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Не было другой столь волнующей и проходящей через всю историю общественной мысли проблемы, как социальная справедливость. Она составляет область коренных интересов всех слоев и сословий феодального общества. Но едва ли найдется во временных пределах XIV‑XVI вв. другой период, коща бы эта проблема столь всесторонне и глубоко разрабатывалась русскими мыслителями, как это было в первой половине — середине XVI в. Это объясняется, с одной стороны, тем, что на данном отрезке времени на положении основного класса производителей — крестьянства сказалась как никоща дотоле социальная несправедливость, что так или иначе отражалось и на положении всех остальных социальных слоев общества, сулило вспышки народного гнева, обнажало общественные потиворечия в их целом, — словом, размывало самые устои общества. С другой стороны, это было еще доопричное время, когда общественная мысль, уже стиснутая при Василии III, уже оплаченная жертвами многих ее представителей, еще могла сказать свое слово, предупреждающее и намечающее пути общественного развития, указывающее на социальные тупики, в которые заводила эгоистическая, упрямая в преследовании своих интересов политическая практика правящих верхов.

Проблема социальной справедливости стояла в центре внимания сочинений всех представителей общественной мысли в период правления Василия III и в первые два десятилетия правления Ивана IV.

В нижеследующих очерках названы лишь некоторые мыслители и лишь некоторые аспекты проблемы социальной справедливости, ими разрабатывающейся. Они, однако, свидетельствуют о масштабности общественной мысли и о конкретных путях, представлявшихся публицистам оптимальными во имя блага страны, учитывавшими в той или иной степени интересы не одних только господствующих слоев. Наряду с такими первого плана мыслителями, как Федор Карпов и Иван

Пересветов, в книге рассмотрены социальные воззрения рядового и все же незаурядного деятеля общественной мысли, каким был дьяк Яков Иванович Шишкин.

§ 1. «ГОСУДАРСТВО ПРАВДЫ» ФЕДОРА КАРПОВА

Исследование идейного наследия Федора Карпова имеет додгую и богатую по содержанию научную традицию в историографии. У ее начала небольшое, но емкое исследование В. Ф. Ржиги. О Федоре Карпове писали Д. С. Лихачев, Я. С. Лурье, А. А. Зимин, Н. В. Синицина, другие историки и историки литературы.

Однако представляется, что и в ограниченном круге источников, сохранивших творческое наследие Карпова, все же остаются нереализованные возможности для обогащения характеристики его социально–политических идей. Это особенно относится к известному «Посланию Карпова митрополиту Даниилу»[493]. Оно и является предметом научных размышлений и наблюдений, здесь предлагаемых.

«Послание» Федора Карпова не датировано, и попытки исследователей установить время его написания конкретных результатов не дали. Из «Послания» явствует, что блестящая государственная карьера Карпова ровной не была, что пришлось вкусить ему и горечь опалы, вызванной конфликтом с высшими властями. Ясно, что «Послание» написано до января 1539 г., когда Даниил был сведен с кафедры. Однако положение Даниила стало шатким уже вскоре после смерти Василия III, последовавшей в 1533 г. Соблазнительно предположить, что «Послание» Карпова написано в период, коща митрополит силой самих жизненных обстоятельств мог проникнуться сочувствием к опальному государственному деятелю. Карпов писал Даниилу, отдавая себе отчет в политической «неблагонамеренности» своих идей, зная, что Даниил их не разделяет (послание полемическое!), и все же считал, что может митрополиту довериться. Федор Карпов не всем, о чем думал, делился с митрополитом. Но он счел возможным поставить митрополита в известность, что наиболее сокровенные (и крамольные) мысли им зарезервированы. Обратимся к источнику: «Пространнее и полнее во иное время благополучное слово изрядно тебе и твоим добродетелем пригодно сотворим, но ныне же, в настоящих, первая вина еже запинает писати многаа, зане великими скорбъми одръжим есмь… Вторая вина есть: аще хощеши, рече, иного да млъчить — первие сам умлъчи, и яз ныне о тех, яже умыслих, млъчание устом моим налагаю»[494]. Сказано почти по Екклезиасту: «время глаголати и время молчати» (III, 7) или по Амосу: «смысляй в то время премолчит, яко время лукаво есть» (V, 13). Карпов был знатоком Священного Писания.

При всем том Карпов недвусмысленно сказал в своем доверительном «Послании»: «не сумнюся убо и звездою светлою нарищи тебе, от нея же лучи злаго слуха не исходят», и еще: «ты благовонный цвет добродетели, иже смрада оклеветатель- наго гнушается»[495]. Карпов уповает на лояльность митрополита: как на то, что митрополит не станет распускать слухов по поводу мыслей, высказываемых ему в «Послании», так и на то, что не будет доверять слухам, враждебным Карпову. У нас нет оснований считать, что Карпова с Даниилом связывали отношения личной дружбы, не были они, как известно, и единомышленниками.

К другим связующим нитям обращает внимание исследователя доверительность «Послания» Карпова: не факт ли это общения двух впавших в немилость представителей общественных верхов? Если бы оправдалось это предположение, оно могло бы содействовать выяснению времени, коща обменялись «епи- столиями» Карпов и Даниил, что имело бы значение и для характеристики политической борьбы. Но это область предположений. Для оценки социально–политической концепции Карпова важен бесспорно устанавливаемый источником факт, что таковая изложена в его «Послании» «вполголоса», что держался он более крайних мыслей, нежели те, которые излагал в «Послании». Этим определяется и задача, во–первых, понять и оценить концепцию Карпова, как она изложена в этом источнике, а во–вторых, попытаться вернуть идеям Карпова их полный голос, что, конечно, может быть сделано только предположительно.

Дважды в «Послании» Карпов ссылается на источник, в его глазах авторитетный. Это сочинения Аристотеля. Какие именно? В одном случае Карпов называет десятую книгу «Этики» Аристотеля: «Якоже полнее философ нравоучителны Аристотель беседует во своей 10 книзе Нрав»[496]. В другом случае, сочинение Аристотеля не названо, но, полагаем, что конкретно имеется в виду та же десятая книга «Этики». Основание следующее: Карпов рассматривает вопрос о. причиндх, ведущих к гибели и разрушению царств, и о том, что может предотвратить это: «Сего ради всяк град и всяко царство, по Аристотелю, управлятися имать от начальник в правде и известными законы праведными, а не тръпением…«[497]

Десятая книга «Этики» Аристотеля и завершается постановкой этого вопроса: «…постараемся определить, на основании существующих государственных устройств, чем держится и что губит государство вообще и каждое государство в частности, и в силу каких причин одни управляются хорошо, а другие дурно»[498]. На этом кончается десятая книга, а с ней и все сочинение Аристотеля «Этика к Никомаху». В сочинении этом уже содержался и ответ на вопрос, поставленный Аристотелем в заключающих его строках, которые служат одновременно и введением к другому сочинению Аристотеля — «Политика». «Этика» переходит в «Политику», а в ней мы встречаемся с тем же вопросом: «Мы должны теперь… разобрать: вследствие каких причин происходят государственные перевороты, сколько их и какого характера бывают; какие элементы разрушения заключает в себе каждая из форм государственного строя»[499].